А. Г. Алексин

Учительница Валентина Георгиевна сказала:
- Завтра наступают зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш
день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и
какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нем
напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу!
Итак, "Мой самый счастливый день"!
Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях
обязательно писали о чем-нибудь самом: "Мой самый надежный друг", "Моя самая
любимая книга", "Мой самый счастливый день".
А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Я не знаю из-за чего,
потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень
поздно. А утром не разговаривали друг с другом...
Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то
ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо,
будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то
случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймешь. Они же друг с
другом не разговаривают! Как во время болезни... Если вдруг поднимается
температура, даже до сорока - это не так уж страшно: ее можно сбить
лекарствами. И вообще, мне кажется, чем выше температура, тем легче бывает
определить болезнь. И вылечить... А вот когда однажды врач посмотрел на меня
как-то очень задумчиво и сказал маме: "Температура-то у него нормальная...",
мне сразу стало не по себе.
В общем, в первый день зимних каникул у нас дома было так спокойно и
тихо, что мне расхотелось идти на елку.
Когда мама и папа ссорятся, я всегда очень переживаю. Хотя именно в эти
дни я мог бы добиться от них всего, что угодно! Стоило мне, к примеру,
отказаться от елки, как папа сразу же предложил мне пойти в планетарий. А
мама сказала, что с удовольствием пошла бы со мной на каток. Они всегда в
таких случаях старались изо всех сил доказать, что их ссора никак не
отразится на моем жизненном уровне. И что она вообще никакого отношения ко
мне не имеет...
Но я очень переживал. Особенно мне стало грустно, когда за завтраком
папа спросил меня:
- Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом? А потом мама, не глядя
в папину сторону, сказала:
- Принеси отцу газету. Я слышала: ее только что опустили в ящик.
Она называла папу "отцом" только в редчайших случаях. Это во-первых. А
во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: "Что бы там между нами ни
произошло, это касается только нас!"
Но на самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я
отказался от планетария. И на каток по пошел... "Пусть лучше не разлучаются.
Не разъезжаются в разные стороны! - решил я.- Может быть, к вечеру все
пройдет".
Но они так и но сказали друг другу ни слова!
Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они
не любили огорчать ее. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к
одной из своих "школьных подруг".
Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе
до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.
Я старался не выпускать своих родителей из поля зрения ни на минуту.
Как только они возвращались с работы, я сразу же обращался к ним с такими
просьбами, которые заставляли их
обоих быть дома и даже в одной комнате. А просьбы мои он" выполняли
беспрекословно. Они в этом прямо-таки соревновались друг с другом! И все
время как бы тайком, незаметно поглаживали меня по голове. "Жалеют,
сочувствуют...- думал я,- значит, происходит что-то серьезное!"
Учительница Валентина Георгиевна была уверена, что каждый день моих
зимних каникул будет очень счастливым. Она сказала: "Я в этом не
сомневаюсь!" Но прошло целых пять дней, а счастья все не было.
"Отвыкнут разговаривать друг с другом,- рассуждал я.- А потом..." Мне
стало страшно. И я твердо решил помирить маму с напой.
Действовать надо было быстро, решительно. Но как?..
Я где-то читал или даже слышал по радио, что радость и горе объединяют
людей. Конечно, доставить радость труднее, чем горе. Чтобы обрадовать
человека, сделать его счастливым, надо потрудиться, поискать, постараться. А
испортить настроение легче всего! Но не хочется... И я решил начать с
радости.
Если бы я ходил в школу, то сделал бы невозможное: получил бы четверку
по геометрии. Математичка говорит, что у меня нет никакого
"пространственного представления", и даже написала об этом в письме,
адресованном папе. А я вдруг приношу четверку! Мама с папой целуют меня, а
потом и сами целуются...
Но это были мечты: никто еще не получал отметок во время каникул!
Какую же радость можно было доставить родителям в эти Дни?
Я решил произвести дома уборку. Я долго возился с тряпками и со
щетками. Но беда была в том, что мама накануне Нового года сама целый день
убиралась. А когда моешь уже вымытый пол и вытираешь тряпкой шкаф, на
котором нет пыли, никто потом не замечает твоей работы. Мои родители,
вернувшись вечером, обратили внимание не на то, что пол был весь чистый, а
на то, что я был весь грязный.
- Делал уборку! - сообщил я.
- Очень хорошо, что ты стараешься помочь маме,- сказал папа, не глядя в
мамину сторону.
Мама поцеловала меня и погладила по голове, как какого-нибудь круглого
сироту.
На следующий день я, хоть были каникулы, поднялся в семь утра, включил
радио и стал делать гимнастику и обтирание, чего раньше не делал почти ни
разу. Я топал по квартире, громко дышал и брызгался.
- Отцу тоже не мешало бы этим заняться,-сказала мама, не глядя на папу.
А папа погладил меня по шее... Я чуть не расплакался.
Одним словом, радость Ее объединяла их. Не примиряла... Они радовались
как-то порознь, в одиночку.
И тогда я пошел на крайность: я решил объединить их при помощи горя!
Конечно, лучше, всего было бы заболеть. Я готов был все каникулы
пролежать в постели, метаться в бреду и глотать любые лекарства, лишь бы мои
родители вновь заговорили друг с другом. И все было бы снова, как прежде...
Да, конечно, лучше всего было бы сделать вид, что я заболел - тяжело, почти
неизлечимо. Но, к сожалению, на свете существовали градусники и врачи.
Оставалось только исчезнуть из дому, временно потеряться.
В тот же день вечером я сказал:
- Пойду к Могиле. По важному делу!
Могила - это прозвище моего приятеля Женьки. О чем бы Женька ни
говорил, он всегда начинал так: "Дай слово, что никому не расскажешь!" Я
давал. "Могила?" - "Могила!" - отвечал я.
И что бы я ни рассказывал Женьке, он всегда уверял: "Никогда! Никому! Я
- могила!" Он так долго всех в этом уверял, что его и прозвали Могилой.
В тот вечер мне нужен был человек, который умел хранить тайны!
- Ты надолго? - спросил папа.
- Нет. Минут на двадцать. Не больше!-ответил я. И крепко поцеловал
папу.
Потом я поцеловал маму так, будто отправлялся на фронт или на Северный
полюс. Мама и папа переглянулись. Горе еще не пришло к ним. Пока была лишь
тревога. Но они уже чуть-чуть сблизились. Я это почувствовал. И пошел к
Женьке.
Когда я пришел к нему, вид у меня был такой, что он спросил:
- Ты убежал из дому?.
- Да...
- Правильно! Давно пора! Можешь не волноваться: никто не узнает.
Могила!
Женька понятия ни о чем не имел, но он очень любил, чтобы убегали,
прятались и скрывались.
- Каждые пять минут ты будешь звонить моим родителям и говорить, что
очень ждешь меня, а я еще не пришел... Понимаешь? Пока не почувствуешь, что
они от волнения сходят с ума. Не в буквальном смысле, конечно...
- А зачем это? А?! Я - никому! Никогда! Могила!.. Ты знаешь...
Но разве я мог рассказать об этом даже Могиле?
Женька начал звонить. Подходили то мама, то папа - в зависимости от
того, кто из них оказывался в коридоре, где на столике стоял наш телефон.
Но после пятого Женькиного звонка мама и папа уже не уходили из
коридора.
А потом они сами стали звонить...
- Он еще не пришел? - спрашивала мама.- Не может быть! Значит, что-то
случилось...
- Я тоже волнуюсь,- отвечал Женька.- Мы должны были встретиться по
важному делу! Но, может быть, он все-таки жив?..
- По какому делу?
- Это секрет! Не могу сказать. Я поклялся. Но он очень спешил ко мне...
Что-то случилось!
- Ты не пережимай,- предупредил я Могилу.- У мамы голос дрожит?
- Дрожит.
- Очень дрожит?
- Пока что не очень. Но задрожит в полную силу! Можешь не сомневаться.
Уж я-то...
- Ни в коем случае!
Мне было жалко маму и папу. Особенно маму... Папы в таких случаях
бывают как-то спокойнее. Я давно это заметил. А мама... Но я действовал ради
высокой цели! Я спасал нашу семью. И нужно было переступить через жалость!
Меня хватило на час.
- Что она сказала? - спросил я у Женьки после очередного маминого
звонка.
- "Мы сходим с ума"! - радостно сообщил Женька. Он был в восторге.
- Ока сказала: "Мы сходим..."? Именно - мы? Ты это точно запомнил?
- Умереть мне на этом месте! Но надо их еще немного помучить,- сказал
Женька.- Пусть позвонят в милицию, в морг...
- Ни за что!
Я помчался домой!..
Дверь я открыл своим ключом тихо, почти бесшумно. II па
цыпочках вошел в коридор.
Папа и мама сидели но обе стороны телефона, бледные, измученные. И
глядели друг другу в глаза... Они страдали вместе, вдвоем. Это было
прекрасно!
Вдруг они вскочили... Стали целовать и обнимать меня, а потом друг
друга.
Это и был самый счастливый день моих зимних каникул.
От сердца у меня отлегло, и назавтра я сел за домашнее сочинение. Я
написал, что самым счастливым днем был тот, когда я ходил в Третьяковскую
галерею. Хоть на самом деле я был там полтора года назад.